ТЕОРИЯ АДВОКАТУРЫ :: Часть десятая. АДВОКАТУРА КАК ТЕНДЕНЦИЯ.
Глава 2. РОЛЬ АДВОКАТОВ В ИСТОРИИ РОССИИ

Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”

§ 1. Исторические перипетии

Философия истории говорит нам, что никакие количественные характеристики, будь то время существования или число штыков, не могут определить реальное историческое значение того или иного человека или общности людей.

Конечно, можно возразить, что любой человек, даже самый ничтожный, слабый и пассивный имеет какое-то значение для истории, ибо его, пусть едва заметные, усилия, являются тем вкладом в общий поток человеческих усилий, которые в конечном итоге определяют лицо истории. Однако в данном случае речь идет именно о специальном — заметном и существенном — историческом значении группы людей, объединившихся во имя правозащиты.

Сегодня история нашей адвокатуры исследована гораздо лучше, чем роль адвокатуры в нашей истории. Между тем, с тех пор как в России появилась эта профессия, среди тех, кто определял судьбу России, чаще всего мы встречаем именно адвокатов. Адвокатами были такие политические деятели, как глава первого в России и во всем мире социалистического правительства Керенский и первый в России и во всем мире глава коммунистического правительства Ленин. К адвокатам принадлежало вообще большинство политических деятелей России в конце XIX и в начале ХХ века. В первом русском парламенте — Первой Государственной Думе — среди депутатов было 36 присяжных поверенных и помощников, во Второй Думе — 32, в Третьей — 29, в Четвертой — 23. Адвокаты Василий Алексеевич Маклаков и Осип Яковлевич Пергамент стали авторами думского регламента. Во всех важнейших комиссиях председателями были адвокаты. Помимо этого к адвокатуре принадлежали общественно значимые фигуры и из других сфер — знаменитый писатель Леонид Николаевич Андреев, певец Леонид Витальевич Собинов, историк и социолог Максим Максимович Ковалевский, экономист Иван Иванович Янжул и многие другие. Воистину можно сказать, что на рубеже означенных столетий адвокаты правили Россией — крупнейшей и древнейшей Империей в истории человечества.

И это при том, что русское государство и общество к адвокатам всегда относились более чем подозрительно. Известный философ, социолог и публицист Петр Никитич Ткачев считал адвокатуру, еще на заре ее существования в России, злом, хоть и необходимым (121). Многие писатели, как Ф.М.Достоевский, М.Е.Салтыков-Щедрин, Д.Д.Минаев и В.П.Буренин, создавали впечатляющие негативные образы адвокатов. Достоевский в своем «Дневнике писателя» (февраль 1876 года) писал, что адвокат — это «обреченный на бессовестность человек». Салтыков-Щедрин считал, что адвокатура — это «помойная яма, разверзшаяся на месте задуманного храма славы». В 1928 году, к столетию Толстого, который сам однажды выступил в роли адвоката, парижский журнал «Современные записки» поставил вопрос: «Почему Толстой особенно ненавидел адвокатуру?».

Что же вызывало такое неприятие адвокатуры со стороны общества? Ведь тогдашняя адвокатура была представлена выдающимися личностями, высокими профессионалами, прекрасно владевшими словом, благородными и интеллигентными людьми. Многие современные адвокаты ощущают деградацию сословия по сравнению с тем, что было до революции. По-видимому, все дело в том, какая идея объединяла большинство адвокатов той поры.

В этом плане крайне любопытен и характерен образ адвоката, нарисованный Достоевским в «Братьях Карамазовых». Дело Дмитрия Карамазова, обвиненного в отцеубийстве с целью грабежа, вел известный столичный адвокат Фетюкович, прообразом которого, несомненно, стал В.Д.Спасович. Несмотря на всю подозрительность автора по отношению к сословию правозаступников, проявившуюся и в данном случае, образ адвоката поначалу вырисовывается крайне позитивно (122). Это даже несколько удивляет: Фетюкович вникает в суть дела с поразительной быстротой и глубиной, он видит то, чего не видит даже сверхпроницательный благодаря чистоте своего сердца брат Дмитрия Алексей (в котором Достоевский реализовал образ Христа), и практически доискивается до истины. Фетюкович доказывает невиновность Дмитрия, однако в заключительной части своей речи он не удовлетворяется своей высокопрофессиональной работой: доказав, что не было ни грабежа, ни убийства, он пытается убедить публику и присяжных, что даже если бы все это и было, обвиняемого следовало бы оправдать, только потому-де, что отец его был мерзавцем, недостойным, как гласит здравый смысл цивилизованного человека, сыновней любви. Публика, состоявшая из просвещенных господ, восприняла эту идею адвоката с восторгом, однако присяжные, среди которых, напротив, преобладали простые русские люди, оказались настроены против адвоката и, соответственно, против обвиняемого. Фетюкович фактически перечеркнул всю проделанную им работу и только ради того, чтобы высказать дорогие ему, хотя и противные народному духу, «разумные» и «цивилизованные» идеи. Дмитрий Карамазов был признан виновным по всем пунктам обвинения, несмотря на блестящую работу адвоката, только благодаря идейному содержанию защитительной речи.

Рассматривались доказательства, что адвокатура конца девятнадцатого и начала двадцатого веков была передовым отрядом русской интеллигенции, а интеллигенция представляла собой движение, стремившееся переделать Россию по западным образцам (123). Именно это восстанавливало против адвокатуры общественное мнение, и, вероятно, именно поэтому Советская власть почти сразу же упразднила адвокатуру как институт, а затем, хотя и восстановила его, но под самым жестким, даже жестоким контролем. В итоге полувековой интенсивной работы хребет этого гиперактивного сословия был сломан: к концу советского периода адвокатура превратилась в тихую, закрытую и политически забитую группу, ощущающую постоянную необходимость оправдываться в глазах государства и общества. Известная робость перед властью и обществом стала характерной чертой многих адвокатов. Чтобы предотвратить всякие подозрения на свой счет или ответить на эти подозрения, адвокаты стали упорно твердить о незыблемости адвокатской этики, строго ограничивающей профессиональную деятельность правозащитника, о содействии правоохранительным органам как о единственной цели адвоката, говорилось даже, что адвокатура является лишь частью правоохраны. Неслучайно само понятие «правозащита» в советские времена ассоциировалось вовсе не с адвокатами, а с политическими диссидентами: только сумасшедшие враги Советской власти могли под фактически потусторонним покровительством Запада активно выступать в защиту советского же права.

Мы видим, что стремление поднять на щит некую адвокатскую этику явилось плодом, скорее, не собственно нравственных поисков, а необходимости стабилизировать свое шаткое положение. По тем же причинам возникла жесточайшая система соблюдения чистоты адвокатских рядов: ни в коем случае нельзя было допускать в адвокатуру людей, которые хотя бы умозрительно могли бы каким-нибудь образом запятнать имидж сословия. Благодаря квалификационным экзаменам в адвокаты принимались только те люди, которые были абсолютно предсказуемы. Иными словами, речь шла по большей части о потомственных адвокатах, стабильность, инертность поведения которых была воспитана людьми, на деле познавшими весь ужас действия репрессивной государственной машины, обратившей на адвокатское сословие свое специальное внимание.

И вот, этого государства вдруг не стало.

§ 2. Оптимистический апокалипсис

Современный период в истории России можно назвать переходом от эпохи культуры к эпохе цивилизации. Культура есть стремящаяся к определенности и непротиворечивости система императивов, обоснованных тем, что они являются неоднократным повторением (стереотипом) того, что уже делалось ранее (привычка), что делается другими (обычай), что делалось и делается другими (традиция). Такое повторение в рамках культуры подкрепляется одобрением или осуждением общественного мнения, авторитетом древности и опробованностью на достаточно протяженном участке социального пространства (социальное окружение, среда) и/или социального времени (опыт поколений). Цивилизация представляет собой аналогичную систему императивов, основанную на соединении рационального экономического интереса и чистого права, согласующего всеобщий интерес со множеством частных интересов. Условно говоря, традиционализм как доминирующий общественный императив сменяется сегодня прагматизмом. Смена эта, хотя и является исторически необходимой, происходит сегодня крайне болезненно, резко и с большими потерями. Все потому, что цивилизация наступает слишком быстро, а культура не желает сдавать свои позиции и отчаянно сопротивляется.

Все общество сегодня с беспощадной очевидностью разделено на силы культуры и силы цивилизации. При этом силы культуры, как правило, формируются в большие рыхловатые и инертные массы, претендующие на монополизм в своей сфере, тогда как силы цивилизации группируются в относительно мелкие, компактные, но очень активные, агрессивные единицы. Такое разделение можно проследить практически во всех областях духа: в сфере религии Русской православной церкви противостоит множество новых сект, в сфере политики Коммунистической партии противостоит множество движений либерального толка и тому подобное. Эта схема распространилась и на адвокатуру: монолиту (хотя теперь и не такому уж монолиту) стажированных коллегий противостоит множество «новых», «параллельных», «альтернативных» коллегий (хотя странно слышать от юриста из периферийной адвокатской коллегии, что он член «традиционной» коллегии, хотя родом она из 20—30 годов двадцатого века; этот член периферийной коллегии и понятия не имеет о традиции, то есть о содержании адвокатуры). Тенденция во всех сферах одинакова: массивные стажированные объединения все больше размываются, а множество «альтернативщиков» приходит ко все большему единению. На стороне культуры идеалы знания и красоты, а также преемственности поколений, на стороне цивилизации — практическая разумность (по терминологии Макса Вебера, экономическая рациональность), а также неумолимый ход истории.

Культур-критика новой исторической силы, захватывающей власть в новейшей России, широко известна: грубость, цинизм, пренебрежение традициями, радикализм и прочее. Адекватного ответа на эту критику пока не последовало, однако ясно, что главным преимуществом наступающей цивилизации является надежда: все дело в том, что культура уже не оставляет никакой перспективы, ничего нового. Однако сила разочарования столь велика, что никакая ностальгия по милому сердцу прошлому не может питать веру в будущее, без которой невозможно жить. Новая сила, несмотря на все ее недостатки, таит в себе какую-то смутную надежду, ото всех этих гиперактивных, агрессивных группировок веет исторической свежестью. Напротив, воспитанники прошлого проявляют самую что ни на есть хрестоматийную закостенелость, самоубийственную негибкость, подавляя даже собственных наиболее ярких и активных представителей. Известно, например, что наиболее политически и идеологически активные деятели современной Русской Церкви, как правило, лишаются всех церковных постов, ибо Церковь, по-видимому, просто боится их. Консерватизм, не религиозный или богословский (хотя и таковой имеет место, но у него могут быть и иные основания), а именно организационный, социальный консерватизм становится самим характером Церкви. Любой поиск встречает самые жестокие подозрения.

Соответственно этому, наиболее активные, даже на общем фоне гиперактивности, силы цивилизации встречают наиболее сильное противодействие уходящей культуры. В этом феномене кроется ответ на вопрос: почему именно самые свежие и здоровые силы российской адвокатуры вызывают наибольшее количество нападок со стороны всевозможных могущественных сил? Просто потому, что они выражают новые идеи, которые постепенно берут верх в нашем обществе и при этом встречают ожесточенное сопротивление со стороны носителей идей отживших и уходящих.

§ 3. Парадоксы идентификации

— Извините, я вас не обидел?
— Смотря что вы понимаете под словом «я»!
«Межлокальная контрабанда»

Алиса, попав в Страну Чудес, очень быстро стала сомневаться, она ли это еще или уже не она. Нынешняя эпоха у нас характерна столь многими, столь быстрыми и столь неожиданными превращениями, что современную Россию вполне можно назвать Страной Чудес. Только что человек был железным коммунистом — теперь он исступленный либерал; только что перед нами была благотворительная организация — вот уже видим преступный картель. Кому как не адвокатам знать о том хаосе перевоплощений, который творится среди хозяйствующих юридических лиц, стремящихся уйти от долгов, налогов и прочих обязательств.

В Древнем Египте самой страшной местью было стереть имя врага с его саркофага — в этом случае его душа уже никогда не найдет покоя, ибо не найдет самое себя. У нас такой местью, скорее всего, будет обратное — увековечить имя и образ врага так, чтобы он уже никогда не мог от него отмыться. Лишь очень немногие, те, кто достаточно уверен в себе и дорожит своей самостью, не стараются спрятаться от своего изначального имени, не меняют лица, как перчатки. Встречались такие корпорации и в современной адвокатуре, но именно потому у них и попытались, как в далекой языческой древности, отобрать их имя.

Но достаточно ли для того, чтобы окончательно навредить раздражающему власти сообществу столичных адвокатов, лишить его собственного имени? Если бы только имя объединяло всех входящих в него адвокатов, это было бы так. Однако суть состоит в том, что те, кто присвоит себе название сообщества, не станут этим сообществом, в то время как это сообщество, даже под другим названием или вовсе безымянное, останется самим собой. Потому что самость этой общности людей держится на общей идее, на системе принципов, на целой жизненной и правовой философии.

В истории для различных человеческих общностей часто характерна так называемая случайная идентификация, то есть такая идентификация, согласно которой общность сознает сама себя или сознается другими не благодаря тому признаку, который на самом деле объединил эту общность и без которого она вообще не смогла бы существовать, а благодаря какому-нибудь случайному признаку, который по стечению обстоятельств тоже является общим для всех ее членов. Например, где-то в Америке есть этническая группа, объединенная общим стереотипом поведения, который существенно отличается от аналогичного стереотипа большинства населения. По стечению обстоятельств вся эта этническая группа и только она принадлежит к черной расе, и поэтому часто, говоря об этой группе, имеют в виду черную расу вообще, и наоборот, говоря о черной расе, имеют в виду именно эту этническую группу. Любопытно, что эта ошибка характерна не только для американцев, оценивающих эту группу со стороны, но и для самих афроамериканцев. Ошибка состоит, разумеется, в том, что в действительности черная раса не составляет никакого единства, что она состоит из множества этносов с очень разными стереотипами поведения. Однажды, как это часто бывало в истории, эта ошибка привела к трагедии: афроамериканцы как-то решили соединиться со всей своей расой, создав единое свободное государство — Либерию. Окончилось это кровопролитной гражданской войной, поскольку оказалось, что по образу жизни афроамериканцы разнятся с африканцами какой-нибудь лесной Гвинеи гораздо больше, нежели с англоамериканцами. И таких примеров, когда группу, объединенную по одному признаку, идентифицируют по другому, в истории огромное множество. Аналогичную ошибку сделали и враги адвокатов, рассчитывая, что это всего лишь юридическое лицо с зарегистрированным названием и что достаточно попросту перевести все его атрибуты на себя, чтобы лишить данное лицо собственного существования.

Коллегия адвокатов, о которой идет речь, — это не только и, может быть, даже не столько формальное объединение знатоков права, решивших применить свои знания для помощи людям, сколько объединение носителей особого духовного начала, особой смысловой идеи, особых принципов поведения и жизненной стратегии.

Что собой представляет коллегия с точки зрения философии истории? Если использовать терминологию профессора Льва Николаевича Гумилева, виднейшего философа истории нашего времени, это — консорция, то есть группа людей, объединенных, часто эфемерно, одной исторической судьбой на короткое время. Иными словами, это самая мелкая, нестабильная и незначительная историческая единица. Но именно такие единицы становились в ходе истории началом развития великих цивилизаций. Тот же Гумилев говорит о консорции, которую собрал своей проповедью Мухаммед в Мекке, о консорции Чингисхана, наконец, о консорции двенадцати учеников, собранных Иисусом из Назарета. Любой народ, любая цивилизационная общность народов начинались с консорции.

Однако далеко не каждая консорция, а их, по-видимому, были сотни тысяч, стала истоком великих исторических движений. В чем же секрет? А секрет в том, какова была основа этого временного, эфемерного объединения.

Что именно небольшие консорции, объединившиеся вокруг той или иной смысловой идеи, явились главной движущей силой развития народов, доказывает история. Достаточно вспомнить семь учеников Будды (первую в мире монашескую общину), двенадцать апостолов, первичную общину Мухаммеда и тому подобное. Но приведем два менее тривиальных и более близких нам примера — из XIII и XVII веков. Первый из них связан с образованием и развитием Османской империи — Великой Порты, с которой России пришлось воевать несколько веков, второй — с историей России, с ее настоящим золотым веком.

В 1228 году юноша Джалал ад-дин, прозванный позже Руми (что значит «из Рума», то есть из Малой Азии, ассоциировавшейся со «вторым Римом» — Византией), вместе с отцом, известным мусульманским богословом, прибыл в Конью (современная Турция). Тогда эта земля представляла собой страну, населенную малоазийскими христианами и раздираемую войнами между кочевыми турками-сельджуками, крестоносцами с Запада, монголами и остатками византийцев. Мусульманская цивилизация, рожденная консорцией Мухаммеда, к тому времени уже остановила свою экспансию. В 1244 году Руми, уже будучи руководителем центрального городского духовного училища (мадраса), встретил странствующего мистика Шамс ад-дина Мухаммада ат-Табризи, чьи идеи оказали на него решающее влияние. Эти идеи выражали своеобразную интеграцию некоторых христианских мотивов, главным образом мистических, в ислам. Мусульманская религия ориентирована на практику, на правильное устройство общины, поэтому право играет здесь важнейшую роль. Но чтобы обратить в ислам христианские народы, этого было недостаточно — нужно было дать им то, к чему привычно тянулись их души, — таинственное единение Бога и человека. Постоянное общение Руми с Шамс ад-дином вызвало недовольство его учеников, которые в конце концов убили своего учителя. Горе Руми в связи с утратой Шамс ад-дина еще более обострило его мировосприятие, что отразилось в его стихах (вошедших в огромную поэму «Маснави», названную «персидским Кораном»), которые он стал подписывать именем своего мистического друга, обнаружив его в себе самом. Именно в этот период Руми соединил в стенах духовного училища преподавание мусульманской учености с близкой к христианскому аскетизму суфийской практикой, чего раньше никогда не было. Именно тогда и было основано суфийское братство мевлевийа (маулавийа, от прозвища Руми «Маула» — «наш господин»).

Первоначально основу братства составляли мелкое купечество, базарный люд, ремесленники, торговцы и тому подобное. Но постепенно социальное лицо мевлевийа изменилось, и оно превратилось в братство, рекрутирующее своих членов из элитарных слоев общества. Уже в конце XIII — начале XIV века «новые малоазийцы» — турки-османы, окрыленные своим пониманием мусульманской веры, начали великие завоевания. Именно появление братства мевлевийа обратило население Малой Азии в ислам и вдохновило его на создание великой мусульманской империи. Достаточно сказать, что большинство османских султанов и все янычары (османская гвардия) были связаны с мевлевийа. История мевлевийа и история Османской империи окончились почти одновременно — в 1923 году Кемаль Ататюрк, основатель нового турецкого государства, ориентирующегося на западные ценности, закрыл все отделения братства и конфисковал все его имущество.

В сороковых годах XVII века в Москве образовалась «неформальная группа» — кружок «ревнителей благочестия» во главе с царским духовником Стефаном Вонифатьевым. В эту группу входили такие люди, как священник села Лыскова Иван Неронов, священник села Григорова Аввакум, игумен Кожеозерского монастыря Никон и другие провинциальные и московские священники и светские деятели церкви, а занималась она не чем иным, как разработкой принципов упорядочения церковной жизни. В течение нескольких лет она приобрела огромное влияние в России, несмотря на то, что ее члены расходились во взглядах на некоторые моменты обрядности. Эти, казалось бы, незначительные расхождения сказались, однако, на судьбах не только самих ревнителей, но и на судьбе страны. Аввакум стал лидером раскола, а Никон стал патриархом всея Руси. Пребывавший в Москве Иерусалимский патриарх Паисий предложил Никону грандиозную идею вселенской православной общины вне политических разделений, руководимой не эгоистическими и бренными светскими властями, а Церковью. «Я русский, сын русского, — говорил Никон, — но мои убеждения и моя вера греческие». Никон задумал Воскресенский монастырь, храм которого создавался по плану церкви Воскресения над христианскими святынями в Иерусалиме, но должен был стать больше и величественнее любого в мире. Как Россия являлась Новым Израилем, землей обетованной, надеждой мира, так и Новый Иерусалим должен был стать духовным центром мирового православия, превосходящим католический Рим. В братии его по воле Никона смешались все народы (русские, греки, украинцы, грузины, болгары, сербы, румыны), знаменуя будущее величие «отца отцов», папы православия. На Земском соборе 1653 года патриарх настоял на принятии в русское подданство Украины и войне с Польшей, затем он добился, чтобы царь Алексей Михайлович лично возглавил армию в войне со Швецией. Царь признавал, что Никон является его «вторым я», ангелом-хранителем.

Именно в XVII веке, вдохновленная идеями «ревнителей», Россия приобрела ту большую часть своей территории — Сибирь и Дальний Восток, — которую удерживает и поныне. Именно тогда, движимый идеалом всемирного православия, русский народ создал гигантскую империю, одержавшую впоследствии немало побед.

Из этих двух и из множества других исторических примеров мы можем вывести следующую закономерность: всякие громадные исторические движения начинались с деятельности небольших, почти ничтожных и эфемерных групп, которые занимались не чем иным, как разработкой особых принципов поведения, рисовали идеалы, способные повести за собой других людей. Всякая великая цивилизация начиналась именно с такой группы.

А теперь давайте представим себе ситуацию, когда рядом с группой учеников Руми или рядом с кружком «ревнителей» образовалась другая группа, которая ничего знать не знала бы ни о суфийских исканиях, ни о принципах упорядочения церковной жизни, но которая захотела бы присвоить себе имя «мевлеви» или имя «кружок ревнителей благочестия», только для того чтобы попользоваться их имуществом. Превратилась бы эта новая группа в ту, чье имя украла? Ответ очевиден. Однако почему с теми консорциями ничего подобного не случалось? Да только потому, что с ними поступали еще хуже. Подумать только, ни один из основателей великих цивилизаций не прожил спокойную жизнь: Будда скитался от дворца к дворцу, ища покровительства, но, встречая лишь интриги, и пережил попытку переворота в собственной общине, организованного одним из учеников; Заратуштра, которому повезло (он нашел твердое покровительство у одного из царей), был убит человеком, который преследовал его всю жизнь; Конфуций, всю жизнь говоривший о правильном государственном правлении, попытался реализовать свои идеи на практике, но в результате интриг чуть было не лишился жизни, потерял пост и остался провинциальным деревенским учителем; Лао-цзы, непонятый никем, отправился на быке за пределы страны в неизвестность; Иисуса постоянно преследовали, а после предательства одного из учеников распяли с разбойниками; почти всего его ближайшие ученики умерли насильственной смертью; проповедь Мухаммеда встретила в родном городе всеобщий смех, а потом ему пришлось бежать оттуда, чтобы после идти войной. Этот список можно продолжать еще очень долго. Но какой бы неудачной ни казалась жизнь носителей новых смысловых идей, величие их от этого нисколько не страдает.

Корпорация адвокатов — это не только объединение профессиональных правозащитников, но, в первую очередь, духовная общность, первичная консорция, которая, если следовать логике истории, вполне может стать началом чего-то нового, может быть, новой цивилизации. Историческое значение этой группы состоит не в ее численности, времени ее существования, финансовой мощи или политическом влиянии, а в духовном потенциале. Здесь создаются и осознаются собственные принципы и традиции. Какая еще корпорация может взяться за разработку философии правозащиты?

Можно, конечно, украсть все документы и имущество канонической корпорации и даже попытаться присвоить себе ее имя, но стать при этом ею самой нельзя, потому что ее главным существенным признаком является ни то, ни другое и ни третье, а та уникальная смысловая идея, которая освящает всю деятельность и само бытие этой человеческой общности. Отличить псевдоадвокатов предельно просто, здесь не нужно знать тонкости юриспруденции: они не следуют принципам своей профессии, не стараются придерживаться идеалов сословия, не думают о его будущем, не сомневаются и не совершенствуются, чтобы прояснить свои сомнения, не стремятся помочь ближним, чтобы сохранить возможность помощи в таком тонком и почти безнадежном деле, как поиск истины. Ведь каждый спасенный — это уникальная точка зрения, без которой, быть может, мы все так и останемся во тьме невежества.