|
Кожная поверхность человека, его внешний облик, наружность есть реальность, благодаря которой мы можем об этом человеке судить. Но и то, что находится под кожей, хотя бы на миллиметр глубже внешнего покрова тоже есть реальность — реальность человека без кожи. Мы можем наблюдать эту реальность, например, при помощи рентгена, и на этом основании тоже можем судить о человеке, причем иногда даже глубже, чем по внешнему облику. Художник, изображающий человека без кожи, со всем тем, что у него под кожей, то есть то, что другие сразу не видят, тоже реалист, но реалист особого рода — сюрреалист. Этот художник видит глубже других, видит сразу вне поверхности. Это истинный реалист, глубинный.
Франц Кафка, доктор права, адвокат, обнаружил истинный реализм наличного правосудия. Кафка — глубинный реалист правосудия, судебного процесса. Процесс Кафки реален, действителен, истинен.
Только на первый взгляд его Процесс тягостен, безысходен, зловещ, бездушен.
Действительно, кто волей случая стал участником Процесса, тот обречен до конца жизни нести бремя тягости юридического процесса, судебной машины. Уже нельзя уйти от шестеренок судебной машины. Машина правосудия мелет и мелет и никогда не оставит человека.
Франц Кафка приоткрыл завесу над правосудием, над тем, что должно творить справедливость, но не творит. Справедливость спрятана, невидима, недоступна. Это и есть наличное правосудие.
Машина правосудия бездушна и равнодушна к человеку.
Франц Кафка дал своим произведением «Процесс» облегчение каждому попавшему в жернова юридического процесса — надо смириться с процессом. Смириться с тем, что процесс никогда не оставит человека. Все время жизненную боль от процесса и должен облегчать кто-то специально предназначенный обществом. Ибо все знают, раз процесс захватил человека, то процесс уже никогда его не оставит, не даст о себе забыть. Будь то бедняк, добрый человек, несметный богач или большой начальник.
Человек попал под арест.
Это не положено, — слышит арестованный.
Мы не уполномочены давать объяснения, — слышит обвиняемый.
Вы знаете, как долго тянутся процессы, особенно в наше время, — опять слышит человек.
Арестованный себе повторяет: «Ведь я живу в правовом государстве, всюду царит мир, законы незыблемы». Кто же смеет нападать на него в его собственном жилище?
До процесса любой человек склонен относиться ко всему чрезвычайно легко и признаваться, что дело плохо, только когда действительно становится очень плохо. Он привык ничего не предпринимать заранее, даже если надвигается угроза. Но когда человек становится объектом судебного преследования, он поначалу воспринимает все как шутку, грубую и злую.
Арестованный что-то говорит, предъявляет какие-то бумаги, но представителям правоохраны ничего не интересно, кроме самого арестованного. Правоохранники низшего звена ничего не смыслят ни в законах, ни в бумагах. Они это и не отрицают. Ибо вина, по их разумению, сама притягивает к себе правосудие. Поэтому правоохранники как бы не ищут среди населения виноватых. Правоохранники не ошибаются. Это знакомое убеждение: наши органы не ошибаются, наши органы зря не «сажают».
Обвиняемый думает, что стоит ему высказаться перед человеком его уровня развития, как тот все поймет и все обвинения будут сняты.
Как поражаются интеллектуалы наличным правосудием — юридическим процессом. Они потрясены безразличием, холодностью и несерьезностью происходящего, примитивностью процедуры, судебной канцелярщиной. Это вводит их в уныние или в шок. Это откровение для них. Они выходят из конторы правосудия опустошенными, ничего не понимающими. Это процесс. Это «Кафка».
Кафка — это предтеча Пятьдесят Восьмой, то есть неправа. Это действительное неправо, неправосудие. Если правоохрана может убивать право, то суды могут убивать правосудие. Ибо правосудная энтропия возрастает и с ее возрастанием растет неправосудие, несправедливость. Правосудие пожирает самое себя. Можно ли это назвать оккупацией судебной власти? Одной ветви власти из трех. Хотя бы по причине ограничения доступа в судебные здания. Налицо отрицание принципа гласности судопроизводства, если охранник решает, кого из участников процесса пускать в зал судебного заседания, а кого нет. О публике уже и речь не идет. Охранник-привратник решает, нужно ли адвокату, истцу или ответчику быть в зале судебного заседания. Без гласного судопроизводства, без доступа публики к наблюдению за процессом общество не знает, что же происходит с одной из ветвей власти, как она, эта власть, действует. Может быть, эта ветвь власти захвачена врагами народа, врагами государя. Ведь охранники в здания судов никого не пускают, несмотря на ясные разрешения писаных законов на присутствие любого в зале суда. Право объявляет гласность судопроизводства, процесса. Неправо физически препятствует публике, в том числе и адвокатам, быть в судебных зданиях. Охранники-привратники и отправители процесса опасаются физического (шумового, двигательного) нарушения их покоя публикой. Публика — это преступники, бомбисты, террористы? Или наличные суды творят неправо, неправосудие? У общества есть все основания так полагать, раз огромное количество судебных решений несправедливы. Чтобы оценить решение как несправедливое, не надо быть вообще юристом. Достаточно быть гражданином.
Любое судебное решение подлежит исполнению. Справедливое оно или нет. Справедливое судебное решение — это правосудное решение, несправедливое — неправосудное. Так называемое вступившее в законную силу решение суда надо исполнять хотя бы силой госмашины, но это не будет обязательно право, сам закон как таковой. Законное решение суда — это решение со ссылкой на закон. Судья при вынесении решения сослался же на какой-то закон — и только поэтому решение стало законным? Обоснованное решение — это подведение ситуации под описанное в норме закона (права) правило. Но законное и обоснованное решение не означает, что это решение правосудное, справедливое.
Интеллектуал вдруг удивляется, как на него, члена гражданского общества, живущего в правовом государстве, где все законы незыблемы, кто-то смеет нападать в его собственном доме? И его вдруг кто-то обвиняет, обвиняет в чем-то, в чем-то ужасном, нелепом, даже далеком от него. Интеллектуал пытается что-то сказать в свое оправдание, что он вообще ни в чем не виновен. Но ему советуют не говорить о своей невиновности вообще, а предлагают подумать, как «лучше» быть. Изрекающие обвинение чиновники успокаивают обвиняемого, что обвинение не помешает ему вести обычную, бывшую до обвинения жизнь.
Обвиняемый начинает метаться — привлечь в помощники адвоката или нет. Зачем нужен адвокат, ведь дело пустяковое, человек ни в чем не виноват, скоро все выяснится. Все прекратится, все забудется. Все-таки надо с кем-то советоваться.
Следствие начинается. Человека вызывают редко, но регулярно. Что-то спрашивают. Человек все больше и больше поглощается виной, виной от правосудия. Но «невиновный обвиняемый» пока хочет только одного — открыто обсудить открытое нарушение законов, творимое чиновниками при его обвинении.
Попавший в машину правосудия интеллектуал бичует себя: В чем смысл этой судебной организации? Чтобы арестовывать невинных людей и затевать против них бессмысленный и по большей части безрезультатный процесс? Как же тут, при абсолютной бессмысленности всей системы в целом, избежать самой страшной коррупции чиновников? Это недостижимо, тут даже самый высокий судья не останется честным. Обвиняемый отвергает самую идею взятки чиновникам от правосудия — ведь он не виновен. Что делать? Кто виноват?
Но именно близких обвиняемому людей в первую очередь охватывает беспокойство по поводу выдвинутого обвинения, тревога за результат процесса. Никто из близких не верит в невиновность своего близкого. Они уговаривают его признаться хотя бы им, что же он совершил противозаконного. Только тогда они смогут ему чем-то помочь. Без признания себя виновным помочь нельзя. Никто из близких не верит, что не было никаких признаков надвигающегося обвинения. Должны же были появиться какие-то признаки, намеки. Обвиняемый заявляет своим близким, что ничего не было. Ему никто не верит. Но все-таки стараются организовать помощь.
Среди знакомых появляются такие же обвиняемые, но с «процессуальным» стажем. Эти стажированные обвиняемые занимаются теперь в жизни только процессом. У них уже перебывало несколько адвокатов, они сами изучают все законы. И по их мнению, каждый закон говорит в пользу обвиняемого.
Но отвратительные внешняя и внутренняя стороны судопроизводства уже изменили жизненный процесс интеллектуала. Он, жизненный процесс, уже стал не тот, прежний, который протекал с такой легкостью.
Жалобы обвиняемого на произвол мелких чиновников, преступность их поведения, ничего не изменяют для обвиняемого. Да, этих чиновников наказывают, объявляют им взыскание, лишают дополнительного вознаграждения. Они искренне обижаются на несправедливость наказания — ведь при обыске они взяли свое, по справедливости, все равно обвиняемому взятое чиновником не пригодится, а у чиновника есть дети, старики-родители... Но нарушения чиновников не влияют на отношение судебной машины к обвиняемому. Этих нарушений для судебной машины как бы нет, но только в отношении обвиняемого. Мелких чиновников судебная машина накажет обязательно, даже строго или жестоко. Но число наказанных жесточайшим образом чиновников всех рангов никоим образом не меняет сущности судебной машины. Она пожирает все, что хотя бы отдаленно напоминает живую человеческую жизнь, в том числе то, что можно назвать антропологическим выражением государства.
Интеллектуал уже хочет бороться с разложением в судебных органах.
Но его близкие понимают, что неудачно закончившийся процесс для обвиняемого будет означать, что их близкий будет просто вычеркнут из жизни. Процесс — большой позор.
Принимается решение обратиться к «практическому» опыту, к адвокату.
Адвокат сразу воспринимает процесс иначе, нежели сам интеллектуал. Этот процесс оказывается чрезвычайно сложен и труден, ибо его так воспринимают судейские круги.
Мысль о процессе уже не покидает интеллектуала. Презрение, с каким он раньше относился к процессу, пропало. Он себя уговаривает, что этот процесс — просто большое дело, которое он не раз успешно проводил в своей жизни. Главное отмести все мысли о возможной вине. Адвокат же делает что-то непонятное и неправильное. Надо бы отказаться от помощи адвоката. И самому составить объяснительные записки о своей невиновности и добиться их рассмотрения судейскими. Или, по крайней мере, дать проект своих прошений для редактирования адвокату.
Интеллектуалу непонятен адвокат в этом никчемном процессе. Адвокат почти ни о чем не расспрашивает. Никаких вопросов не задает. А ведь сколько может возникнуть вопросов. Главное — поставить вопрос.
Вместо этого, как будто просто для времяпрепровождения, адвокат наставляет или резонерствует вслух. Адвокат рассказывает, как важно правильно составить бумаги, но тут же заявляет, что часто их никто не читает и что вообще трудно получить доступ к судебным документам. Вести при таких условиях защиту весьма затруднительно. Поэтому выступающие перед судом в качестве защитников в сущности являются подпольными адвокатами. И по мнению резонера-адвоката, это унижает все сословие. Но что делать. Защита должна быть в приниженном состоянии. Защиту вообще хотят, насколько возможно, отстранить, вся ставка делается на самого обвиняемого.
Однако в адвокатах существует настоятельная необходимость. Ибо все судопроизводство является тайной не только для общественности, но и для обвиняемого. Конечно, что-то оглашается общественности, но возможности для тайны у судопроизводства неограниченные. Вот самым важным и остаются личные связи адвоката, в них то и кроется основная ценность защиты. В системе суда, конечно, есть бреши. В них и протискиваются всякие адвокаты. Тут идет и подслушивание, и подкуп, а бывали, по крайней мере в прежние времена, и похищение или уничтожение судебных документов. Такими недобросовестными способами на время иногда достигались поразительно благоприятные для подсудимого результаты. И мелкие адвокатишки обычно бахвалятся этим. Но на дальнейший ход процесса все это никак не влияет или даже влияет плохо. По-настоящему ценными являются только честные личные знакомства, главным образом с высшими чиновниками. Конечно, речь идет хоть и о высших чиновниках, но низшей категории. Но это доступно лишь немногим адвокатам. Таким адвокатам нет дела до шныряющих всюду адвокатишек, никакого они к ним отношения не имеют. Этим адвокатам нет нужды околачиваться у следственных кабинетов и ждать случайного появления чиновника. Чтобы добиваться успеха, всегда только кажущегося. Нет, к ним сами приходят чиновники самого высокого ранга, чтобы поделиться сведениями, обсудить следующий этап процесса. Более того, чиновники даже дают себя переубедить и встают на точку зрения адвоката. Но это, в конечном счете, ничего не значит. Решение чиновник может принять самое неожиданное и отрицательное. Все такие отношения остаются тайной и на отношения благорасположения чиновника и адвоката не влияют. Чиновник связывается с таким титульным адвокатом не только из дружеских чувств, а отчасти и ради собственной выгоды. Секретность, скрытость судебного устройства оборачивается и недостатком этого устройства — чиновникам не хватает связи с обществом. Будучи в путах «закона», чиновники утрачивают понимание человеческих отношений. Тут они и приходят просить совета у адвоката. Судебная тайна немного приоткрывается. Становится ясно, насколько у чиновников сложное положение. Служба у них нелегкая. Ступени и ранги суда бесконечны и неизвестны даже посвященным. А все судопроизводство в общем является тайной. И ни один из служащих не в состоянии проследить весь процесс и чем дело кончится или что и как повернется. По каждому отдельному этапу процесса нельзя категорически судить о качестве последующего. И адвокат, будучи связанным со своим подзащитным в течение всего процесса, может дать весьма ценные сведения чиновнику, который участвует только на одном этапе процесса.
Чиновники всегда раздражены. И от этого больше всего страдают мелкие адвокаты. Однако ни один адвокат, даже самый ничтожный, никогда не пытается ввести в судопроизводство какие бы то ни было изменения или улучшения. В то время как любой обвиняемый, попав впервые в машину правосудия, начинает думать, как бы улучшить процесс, и тратит на это время и силы без пользы.
Если, конечно, он не иностранец, который воспринимает судопроизводство страны пребывания как данность. Иностранцу не надо его менять, улучшать, оно ему как будто не мешает. Ему проще — он временщик. Как ничего не хочет менять иммигрант, которому легче использовать чужое судопроизводство, поскольку он рассматривает его с позиций преимущества для обогащения, а не недостатков от сознания справедливости. В его отечестве судопроизводство несовершенно, а в чужой стране судопроизводство удобно для его дела.
Но что же наш интеллектуал? Для него единственное правильное решение — это примириться с существующей системой. И даже если бы человек, рассуждает доверенный адвокат, был в силах исправить какие-то отдельные мелочи, что является нелепым заблуждением, то в лучшем случае он чего-то добился бы для хода будущих процессов, но себе самому он только нанес бы непоправимый вред, привлекая внимание и особую мстительность чиновников. Главное — не привлекать внимание. Ибо суд — грандиозный организм, всегда находящийся в равновесии. И если человек что-то нарушит в этом равновесии, то он, весьма вероятно, свалится сам в пропасть, а грандиозный судебный механизм сам восстановит это небольшое нарушение за счет чего-то другого. Все останется неизменным. И вполне вероятно, все будет только еще более замкнутым. Лучше предоставить всю работу адвокату и не мешать ему. И если обвиняемый пригласил адвоката, то он уже за него держится несмотря ни на что. Да и как он может справиться сам, если он уже воспользовался чей-то помощью. Но бывает, что дело принимает такой оборот, когда все отнимают у адвоката, и обвиняемый становится недоступен адвокату. Все подготовленные адвокатом состязательные бумаги перестали иметь значение, их вернули адвокату, эти бумаги вдруг стали неправильными, их нельзя использовать на новом этапе процесса. Адвокат выключен из процесса. Он больше о нем ничего не знает. Судебные органы становятся недоступными адвокату. Тут уж не помогут самые лучшие отношения с чиновниками. К счастью, такие случаи — исключение, успокаивает адвокат.
Решение интеллектуала взять защиту в свои собственные руки теперь его пугает. Ведь он будет поглощен судебными делами всецело. У него не останется времени ни на какую другую работу. Он не сможет ни на мгновение отключиться от процесса. Сможет ли он благополучно пройти через процесс без чьей-то помощи? Когда хочешь вести процесс, ни на что другое времени не остается. Можно растратить на процесс все, что имел.
Он уже не пренебрегает любой призрачной помощью. Забредя к судебному художнику, этот обвиняемый, обнаруживает, что Богиня Правосудия изображена художником по заказу судейского чиновника с крылышками на пятках как будто бегущей. Но Богиня Правосудия должна стоять на месте, иначе весы придут в колебание и справедливый приговор невозможен. Действительно так. Но воля судейского заказчика такова, чтобы Богиня Правосудия и Богиня Победы были в едином лице.
Обвиняемый начинает проникаться мыслью, что люди, которые не находятся на судейских должностях, но вхожи в судебные места по должности, часто бывают куда влиятельнее других, обремененных важными полномочиями. Интеллектуала просвещают, что легкомысленных обвинений не бывает. И если уж судьи выдвинули обвинение, значит, они твердо уверены в вине обвиняемого. И в этом их переубедить невозможно. Никакие доказательства на суд совершенно не действуют, если они излагаются непосредственно перед самим судом. Однако все оборачивается совершенно иначе, если действуешь за пределами собственно суда, например в совещательных комнатах, в коридорах... И есть три возможности освободиться от суда: полное оправдание, оправдание мнимое и волокита.
Лучше всего, конечно, полное оправдание. Но такое никто никогда не встречал. И на такое решение никто повлиять не может. Полное оправдание возможно при полной невиновности обвиняемого. Но ведь он уже обвиняемый, как же он может быть невиновным! Поэтому полного оправдания быть не может. Хотя считается, что такие случаи бывали. Но установить это практически невозможно. Ведь окончательные решения судов не публикуются. К ним доступ закрыт.
Речь может идти только о мнимом оправдании и о волоките.
Мнимое оправдание требует кратких, но очень напряженных усилий, а волокита — гораздо менее напряженных, зато длительных.
При истинном оправдании вся документация процесса полностью уничтожается, даже уничтожается оправдательный приговор — все уничтожается. При мнимом оправдании документация сама по себе не изменилась, она лишь обогатилась свидетельством о невиновности, временным оправданием и обоснованием этого оправдательного приговора. Но в общем процесс продолжается. Может показаться, что оправдание было полным. Но суд ничего не забывает. И вот однажды какой-то судья, увидев, что обвинение по делу еще существует, отдаст приказ об аресте. Процесс начинается снова. Но и тут есть возможность добиться мнимого оправдания, как в первый раз. За вторым оправданием может последовать третье и так далее.
В отличие от мнимого оправдания, волокита состоит в том, что процесс надолго задерживается в самой начальной стадии. Но процесс не может стоять на месте. Нужно, чтобы процесс все время в чем-то проявлялся. Следствие должно продолжаться, должны проводиться какие-то действия и так далее. Процесс все время должен кружиться по тому тесному кругу, которым его искусственно ограничили. Разумеется, обвиняемому это приносит некоторые неприятности, но он и не пребывает в постоянном страхе ареста, как при мнимом оправдании. По существу, речь идет только о том, что надо время от времени являться к своему судье.
Оба последних метода схожи в том, что препятствуют вынесению обвиняемому приговора.
Интеллектуал никак не может преодолеть сомнение, правильно ли он поступает. Ему нужны «ощутимые» результаты в процессе, дело должно двигаться. Но никто не может добиться ускорения назначения дел к слушанию. Оказывается, есть адвокаты подпольные, мелкие и крупные. Кто эти крупные адвокаты и как к ним попасть, никто понятия не имеет. Однако хочется побыстрее добиться «ощутимых» результатов, и потому обращаются к подпольным адвокатам.
Что ж, бывают случаи, когда адвокат доводит своего подзащитного до приговора суда на веревочке, а порой адвокат сразу взваливает подзащитного себе на плечи и несет, не снимая, до самого приговора и даже после него.
Да, приговор не выносится сразу, но разбирательство постепенно переходит в приговор. Не надо слишком много искать помощи у других. Помощь эта не настоящая. И не надо заблуждаться в оценке суда. У врат Закона стоит привратник. Привратник-охранник закона скудоумен. Он ничего не знает. Он пребывает в заблуждении.
Однако вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознавать необходимость всего.
Печальный вывод делает интеллектуал — ложь возводится в систему.
Суду ничего не надо от тебя. Суд принимает тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь. Таково заключение судебного священника.
Таков Франц Кафка, доктор права, адвокат.
Прибавление. Привратник у входа Закона это не только наличный охранник здания суда, примитивный необразованный стражник (то есть «неквалифицированный» юрист), это и наличные судьи, по крайней мере, по видимости, исключая верховных. Ибо писаные суждения верховных судей (так называемые прецеденты), как правило, логичны и верны по правовой сути — справедливы. Но до верховных судей доходит ничто. Справедливы верховные судьи в целом в их совокупном письменном мнении, но каждый верховный в отдельности — низший судья.
Прибавление. Адвокат — послушник правосудия. Он только взывает и сокрушается. В этом и состоит сила духа — взывать, не рассчитывая на отклик, сострадать, когда это никому не нужно. Таков канон алчущих и жаждущих правды.
|
